Как дети выбирают себе профессию

АННА СОШИНСКАЯ: Здравствуйте, дорогие друзья. Мы продолжаем серию передач «О детях по-взрослому». Сегодня у нас, на мой взгляд, очень интересная тема. Те, кто смотрит нас уже давно, знает, что мы уже эту тему поднимали, но нам она кажется достаточно интересной, чтобы к ней вернуться. Сегодня мы с Людмилой Петрановской будем обсуждать профориентацию. Для меня это слово очень скучно звучит. По крайней мере в наше время профориентация – это было что-то совсем неинтересное. На самом деле мне кажется, что это существенная часть жизни подростка, когда ему приходится, помимо всех сложностей, о которых мы говорили в предыдущей программе, еще и самоопределиться с точки зрения выбора дальнейшего пути.

По статистике известно, что только 15% школьников представляют себе четко, что они хотят делать и какое у них, назовем условно, призвание, или в какой сфере их интерес. Еще 15% совершенно не представляют, чем бы они хотели заниматься, и даже не готовы к такому выбору. Остальные 70% понимают, что этот выбор нужно сделать, но не очень себе хорошо представляют, как.

Хотелось бы понять, каким образом подойти к профориентации, какова роль подростков, взрослых, и как определить те сферы, которые подростку интересны.

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Мне кажется, в этой сфере много стереотипов, идущих издалека. Идея, что нужно найти одну профессию – ту самую, которая тебе предназначена, и в которой ты будешь просто невероятно успешен и счастлив – для меня похожа на идею о том, что для того, чтобы создать хорошую семью, нужно найти свою половинку - перебрать все 7 млрд или половину от этого, и из них найти, как иголку в стоге сена, того самого человека. Взрослые понимают, что немного все не так устроено. Есть очень много людей, с которыми у нас в принципе могла бы получиться хорошая семья. Да, есть те, с кем мы не захотим, но тех, с кем в принципе это было бы возможно, очень много. Это точно не один, и никто из нас не половинка. Каждый сам по себе целый человек, и люди могут быть чем-то интересны друг для друга.

Также и профессии – нет никакой той самой профессии, которую одну-единственную нужно найти. Очень редко встречаются люди с очень выраженной одаренностью – Моцарт, Майя Плисецкая, которые, если бы не работали в своей профессии, наверное, были бы ограничены в чем-то. Они чувствовали бы себя нереализованными, несчастными, если бы по какой-то причине им бы не удалось в этом реализовываться.

Но, я думаю, нам всем не стоит слишком много о себе воображать. Моцартов среди нас не так много. Скорее всего, мы все – не он, соответственно, нет никакой одной-единственной профессии, которую мы непременно должны для себя выбрать. Есть виды деятельности, которые нам удаются лучше или хуже. Да, это нужно учитывать. Вид деятельности – это не про то, чем мы именно будем заниматься. Скорее, это про то, что будет составлять содержание нашей деятельности.

Например, когда я в свое время получала второе психологическое образование, у нас был курс по профориентации с какими-то методиками (не знаю, что они были призваны показать). Помню, что я честно ее заполнила, и получилось, что я должна быть пожарным. Держу это как запасной вариант – если вдруг все надоест, то в пожарники пойду. Не знаю, почему, но так показала методика.

Эти все попытки выяснить, с чем ты должен иметь дело: с людьми или с цифрами, какая сфера тебя интересует – мне кажется, немножко не с той точки вход. Что меня интересует – это может быть очень широко и может меняться в течении жизни. У всех нас есть какие-то сильные и слабые стороны. Мы все неодинаковые, есть что-то, что нам удается хорошо, и то, что плохо.

Мне кажется, что, скорее, важно, чтобы человек понимал свой индивидуальный профиль, свое сочетание сильных и слабых сторон, а применить его можно в разных сферах. Например, я про себя понимаю, что все, что связано с дотошностью, скрупулёзностью, регулярностью, последовательностью, аккуратностью – это не мое. Есть куча специальностей, в которые пойти с моей стороны было бы вредительством. Если бы я попыталась стать медсестрой или бухгалтером, или начальником железнодорожной станции – это было бы с моей стороны безобразием, потому что не только в том дело, что мне было бы тяжело и я была бы все время в стрессе от того, что я делаю то, что мне тяжело даётся и не получается. Это было бы безответственно по отношению к людям, которые в результате моих ошибок могли бы серьезно пострадать.

При этом я понимаю, что у меня есть какие-то сильные стороны, которые я могу реализовывать в других профессиях. Это не одна профессия, а много профессий и сфер, иногда совсем не похожих друг на друга, в которых ты мог бы быть достаточно успешен. Если бы вдруг я, например, была молодым спортивным мужчиной, наверное, я и правда была бы неплохим пожарником. В тесте не было вопроса про спортивную форму и пол.

Есть множество сфер, в которых ты можешь быть реализован с твоими сильными и слабыми сторонами. В этом смысле хорошо бы, чтобы мы убрали с детей этот безумный гнет, что они должны выбрать. Они вообще не должны выбирать профессию, это невозможно в 17 лет.

АННА СОШИНСКАЯ: Мама девочки-выпускницы написала:

«Хочу, чтобы дочь сразу выбрала себе профессию, чтобы не получилось, как у меня. Я нашла свое дело только к 40, и столько времени потеряла! И там работала, и там. Вот если бы сразу!»

На самом деле, может быть, это и есть нормальный поиск?

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Во-первых, это нормальный поиск. Во-вторых, многие из нас в 40 лет обнаружили себя работающими на работе и имеющими профессию, которая 20 лет назад просто не существовала – что здесь значит «если бы сразу»? Просто этого не было. Кто-то, кто в 40 лет работает в IT, 20 лет назад просто не мог там работать, потому что не было такого количества рабочих мест, потребностей, задач в этой сфере. Поэтому смысла никакого нет.

Повторюсь, есть отдельные люди, у которых очень ярко выражено призвание. Это единицы, и их всегда будет единицы. Если ваш ребенок из таких, то это невозможно не заметить. Вы уже к его 8 годам это будете знать, потому что у него будет очень направленный интерес, огромная воля, направленная на это. Его можно за уши оттягивать от этого! Но это единичные случаи.

Тут даже не знаешь, повезло или не повезло, но если вас угораздило быть родителем такого ребенка, то вы решаете задачу, как создать для него условия, чтобы он развивался, как уберечь его от перегрузок, потому что такие дети очень уязвимы с точки зрения психических, невротических, соматических срывов. Они не знают удержу, если их очень влечет эта сфера. Они могут заниматься этим во вред себе, забывая поспать, поесть. Кто-то может не выдержать – если есть какие-то ослабленности в психике, в нервной системе, в организме, это может прорваться в виде заболеваний. Тут, скорее, мы приходим в формат – досталось нам такое, мы создаем условия и бережем от перегрузок.

Но это, еще раз, единичный случай. В большинстве дети достаточно широко направлены, и это хорошо, потому что за время их жизни набор востребованных профессий поменяется раз десять, учитывая скорость изменений – меняются технологии, требования. Внутри одной профессии тоже происходят изменения. У врача раньше была очень большая нагрузка на том, чтобы поговорить с человеком, проанализировать в аналоговом режиме все симптомы, о которых он говорит, плюс внешность пациента, плюс какие-то еще обстоятельства, анамнез. Нужно было провести большую аналитическую работу, выдать диагноз. Сейчас все больше требований к врачу, чтобы он, скорее, следовал протоколу. Эта аналитическая нагрузка меньше, но у врача должна эффективность в другом проявляться – он должен проводить правильно исследования, определенным образом их обрабатывать. Даже, может быть, не сам врач, а компьютерная программа выдает протокол и лечение. Это другие требования. Если мы через какое-то время двинемся в сторону дистанционной медицины, это будут еще другие требования.

Даже в рамках одной профессии очень сильно меняется набор компетенция и набор того, что в ней будет преимуществом, а что – недостатком. Поэтому, мне кажется, нужно убрать этот прессинг с детей. На самом деле никто не обязан в 17 лет выбирать профессию. Но подросток и не может – у него нет всей полноты знаний про то, что имеется в виду. Если я люблю литературу, это не значит, что мне понравится быть филологом. Если я люблю животных, это не значит, что мне понравится быть ветеринаром. Это про другое. Один вариант – чтобы люди понимали про профессии, то есть имели возможность их посмотреть и увидеть. Ведь современный городской ребенок не видит работающих людей, кроме, может быть, учителей, водителей автобусов и дворников. Они где-то в офисных центрах или других зданиях что-то делают. Ребенок только получает обратно уже пережеванного этой работой родителя.

АННА СОШИНСКАЯ: Просто интересно, как тогда знакомить с профессиями? Мне кажется, у нас нет возможности знакомить с реальной работой обычных служб – даже как работают люди в кафе или в шиномонтажке. Я сейчас говорю о совсем простых вариантах.

Кстати, у нас есть проект «Мама-предприниматель», который мне кажется уникальным. Это как раз проект по профориентации, в котором детей вводят в закулисье обычных предприятий, где они могут посмотреть и попробовать сами поучаствовать, где это возможно, в рабочих процессах, чтобы понять, что им ближе, что интересно, что не интересно. Конечно, невозможно обойти, наверное, все профессии, которые есть, но можно хотя бы понять, как функционируют особенно интересующие сферы. Насколько я знаю наш рынок профориентации, таких вещей не наблюдается. Как же тогда помочь ребенку сориентироваться? Можно ли полагаться на разные методики и тестирования, которые предлагают? От чего исходить и в каком возрасте надо уже задуматься об этом?

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Мне кажется, что, во-первых, тут все-таки многое должно решаться на уровне общества и государства. Мы действительно напихиваем в голову старшеклассников безумное количество академических знаний, которые они не переваривают и не осознают, критически не осмысляют. Они просто стараются хоть как-то их, давясь, в себя вобрать, потом скорее выплюнуть на экзамене или контрольной, и забыть как страшный сон. Притом на эту очень странную деятельность, не имеющую никакого результата, тратится дикое количество человеко-часов и учителей, и детей, огромное количество нервов – неизвестно, зачем.

На самом деле было бы гораздо лучше, если бы были действительно стажировки – месяц там, месяц тут. У человека есть возможность поработать где-то – пусть он кофе делает, «подай-принеси», но он увидит изнутри, в каком состоянии там люди, как они решают вопросы и взаимодействуют между собой. Кто-то там узнает свое, услышит, что это то, что нужно, про что-то поймет, что это не то, где-то завяжет контакты на будущее и пойдет потом на более серьезную стажировку.

Мне кажется, это было бы гораздо более разумным способом провести в двух старших классах, как минимум, половину того времени, которое дети тратят на учебу. Хорошо бы, чтобы их поменьше грузили информацией, которая не нужна для запоминания. Они все равно ее не осваивают для свободного пользования. Зачем это все нужно? Половину этой информации можно найти в интернете, если вдруг она зачем-то понадобится. Они все равно ее не усваивают по-настоящему.

Когда-то у нас была производственная практика, но это было дико скучно - какие-то мотальщицы и что-то еще. Кому-то везло, и их на практике учили водить машину или стенографировать. Эти навыки у них оставались навсегда.

АННА СОШИНСКАЯ: Например, я была воспитателем детского сада. Это как-то отразилось на выборе профессии.

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Да, это осмысленная деятельность. То есть чтобы это были какие-то полезные, осмысленные дела с нагрузкой, с требованиями, чтобы человек выполнял задания и мог бы изнутри посмотреть, как все устроено.

Вторая часть – это про то, что надо понимать, что выбирая образование, мы не выбираем профессию, кроме отдельных сфер. Если ты идешь учиться на стоматолога, то ты, видимо, думаешь, что будешь потом стоматологом. Но это очень отдельные вещи. Мир движется в сторону менее специализированного базового образования. Базовое образование, бакалавриат, становится все менее специализированным, но все более, скорее, для общей ориентации, культурного уровня, эрудиции, развития критического мышления. Тоже хорошо бы, чтобы это было так, а не просто опять продолжалось «грузилово», только по какой-то более узкой теме, с бесконечным количеством непереваренных и непримененных знаний.

АННА СОШИНСКАЯ: Возвращаясь к тому времени, когда я училась (я закончила химфак), помню, какое было количество химии, которую мы никогда не будем преподавать, и не планировали, что будем преподавать. Понятно, что, например, преподавание физической химии в школе не предусмотрено, у нас был именно педагогический вуз. Но не отрабатывалось педагогическое мастерство, как таковое. Получается, что те глубинные навыки, которые давались, были абсолютно бесполезны в дальнейшей профессии.

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Потому что учат тому, чему могут учить. Понятно, как учить физической химии, и можно научить физической химии, а как научить, например, работать с классом – непонятно, поэтому не будем этому учить, а будем учить физической химии. Слово «химия» есть в названии – значит, надо учить. Это типично.

Академическое образование нужно для кого-то. Но оно не массовое, а для тех, кто потом пойдет в исследователи, в ученые. Есть обозримый процент людей, которых нужно учить так. Понятно, что человеку, который будет заниматься потом исследованиями в области химии, нужно все это. Но каждой школьной учительнице не нужен полный курс коллоидной химии. Ужас тут не только в том, что она слишком много всего выучила по коллоидной химии, а в том, что самое главное про коллоидную химию, те три мысли, которые точно нужно про нее знать и которые нужны в школьной программе, потому что дети про это спросят, или потому что в быту есть какие-то вещи, про которые нужно им объяснить, скорее всего, утонули в этом курсе. Очень часто мы действительно видим учительниц, которые, может быть, даже на 4 или 5 сдали этот огромный курс, но не могут ответить детям на простейшие вопросы про быт, про кулинарию или про что-то еще, потому что у них это утонуло в огромном потоке зубодробительных наук. Это про образование.

Все больше появляются всякие схемы образования по модели Liberal Arts, когда сначала дается максимально широкий охват, допустим, в гуманитарных дисциплинах. Только на 2-3 курсе люди начинают выбирать себе специализацию. С каждым годом в мире растет количество людей, которые меняют специальность в процессе бакалавриата. Еще больше растет количество людей, которые идут в магистратуру не по той специальности, по которой закончили бакалавриат, и даже вообще в другую сферу.

Это реальность сегодняшнего дня. Поэтому когда родители на полном серьезе ужасно переживают из-за того, что ребеночек хочет сюда или туда, это неадекватно.

АННА СОШИНСКАЯ: Они чаще всего переживают, что он не хочет никуда.

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Так он и не хочет, потому что на это навешивается такое количество ответственности, таким грузом этот выбор преподносится детям, как будто это какое-то судьбоносное решение. Это вообще ни разу не судьбоносное решение. Ребенок может пойти в любое заведение, более-менее соответствующее его уровню и его очень широко понимаемому интересу вообще, где ему будет по силам нормально учиться. Нет смысла, чтобы его студенчество превратилось в постоянный надрыв и жизнь на пределе возможностей. Важно, какой контингент, с кем он будет общаться, какая среда, какая атмосфера.

Тут опять очень важно, чтобы образовательные места были разные., чтобы были те, где вольница и креатив, и те, где все структурировано и простроено. Чтобы дети с разными качествами и способностями могли бы выбрать, где им будет комфортно, потому что одному комфортно, когда творчество и раздолбайство, а другой от этого с ума будет сходить. Ему, наоборот, нужен план, понемногу каждый день и без авралов.

АННА СОШИНСКАЯ: Давайте посмотрим инфосправку и продолжим нашу беседу.

Мне больше всего в справке нравится подход к обучению определенным навыкам, к которым ты имеешь склонность (или не имеешь склонность). Кто-то лидер, ему действительно нужно давать людям работу, а кто-то будет всегда работать по найму. Какие-то другие совершенно подходы к выбору будущей деятельности. Это первый вывод, который бы мне хотелось переосмыслить. Второй момент – это все-таки наше родительское понимание, что будет востребовано. Насколько мы это понимаем, если через 10-20 лет мир все равно изменится? Мне кажется, родителям надо обращать внимание на развитие навыков, это первое. Второе – наш консалтинг – насколько он нужен, в какой степени и стоит ли нам определять именно специальность, или достаточно просто рекомендовать сферы?

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Конечно, родителям вся эта информация очень тревожна, потому что в каком-то смысле проще жить в мире, где ты понимаешь, что если ребенок твой поступил на хорошую специальность в политехнический институт, то все – у него в кармане профессия, что называется, кусок хлеба. Там он уже сделает карьеру лучше или хуже, но так или иначе не пропадет: работа, уважаемый человек, все при нем.

В таком мире жить было проще: фактически в 17 лет человек вставал на лыжню и по ней всю жизнь – быстрее, медленнее, с лучшими или с худшими показателями, но мог спокойно катиться. Конечно, когда сейчас родители слышат то, что нам только что рассказали, у них растерянность – а что тогда вообще? К чему готовить ребенка, как мне сделать так, чтобы он потом точно имел работу, был успешен и так далее?

Действительно, с такой тревогой и неопределенностью очень сложно справляться. Поэтому понятно, почему столько вопросов и нервов по этому поводу в ситуации таких изменений. Но мне кажется, что мы не можем ничего с этой реальностью сделать. Понятно, что будет смена профессий, что мы окончательно уходим из мира, где можно было выучиться один раз и на всю жизнь – этого больше не будет. Будет система пожизненного переобучения, за жизнь мы будем много раз обучаться.

Понятно, что если говорить о системе пожизненного переобучения, это будет совершенно другой подход к образованию. Никто не может себе во взрослом возрасте позволить себе 4 года сидеть и слушать развесистые лекции обо всем и ни о чем, с очень низкой плотностью информативности и низкой корреляцией с тем, что нужно реально для жизни. Это будет система более компактных, интенсивных, практически ориентированных курсов, которые человек проходит по ходу дела: появилась новая задача, новый функционал – за 2 недели, за 2 месяца, за полгода он научится с этим работать. Потом он работает, а дальше опять обучение и т.д. Должна быть какая-то система. Здесь будет очень много самостоятельной и практической работы.

Тогда возникает вопрос: на что все это будет нанизываться? Оно должно ложиться на развитые умения как раз учиться, усваивать эту информацию и эти навыки применять к себе. Это даже не про лидерство и про то, что все должны быть обязательно топ-менеджерами, хозяевами бизнеса и т.д. Вовсе необязательно! Это про то, чтобы оставаться в хозяйской позиции в меняющемся бушующем профессиональном море, знать свои сильные/слабые стороны, понимать, что им соответствует, что нет, где у тебя зона ближайшего развития. Допустим, что-то у тебя слабо развито, но ты понимаешь, что если приложить усилия, то ты туда продвинешься. А что-то так далеко, что вообще нерентабельно развивать – ты убьешься, подчинишь этому всю свою жизнь, потратишь огромное количество усилий, и никогда не будешь это делать на пристойном уровне. Может быть, туда не надо и ходить, как бы это не было модно и заманчиво.

Поэтому, мне кажется, это история про то, что самое главное - знать себя, по-хозяйски относиться к себе, не как жертва – у меня такая плохая память, или организованность, или у меня нет музыкального слуха, или чего-то еще. По-хозяйски – вот у меня этакое хозяйство: это, это и это есть, это и это западает, а это, если поднажать, можно подтянуть. Что с этим раскладом я могу сделать, что тут есть? Ага, с этим же самым арсеналом я могу быть успешным и там, и там, и там.

Например, учителя – раз уж мы про них заговорили. Разные учителя могут работать в соседних классах одной школы, но у них в разном месте может быть их миссия – то, что их вдохновляет. Один учитель приходит в класс к детям, его интересуют дети. По большому счету, ему все равно, преподавать химию или физику. Он приходит к детям и ради детей, ему нравится, как они растут, как меняются у него на глазах, развиваются, ему хочется быть в курсе их эмоциональной жизни и отношений. Он приходит для этого.

Другой учитель приходит в класс, потому что он любит свой предмет. Для него дети – это те, кого он приглашает вместе с ним разделить восторг по поводу математики. Честно говоря, дети его интересуют только в той степени, в которой они разделят этот восторг. Если не разделят, то это «неправильные» дети, а если разделят, то он готов для них на все, чтобы они вместе с ним занимались математикой.

Можно ли сказать, что один учитель хуже, другой лучше? Это просто разные учителя – к одному все идут с удовольствием. Допустим, ему нужно давать базовое образование в начальной школе или какие-то предметы, которые, может быть, не будут потом для этих детей потом основными, но благодаря ему дети будут расти, развиваться и узнавать лучше себя, чувствовать себя хорошо в школе.

А благодаря второму учителю какие-то дети сделают математику своей жизнью, своим призванием, у них загорится глаз. Но другие дети тогда должны иметь право к нему не пойти. Они должны иметь право его послушать несколько раз и сказать: «Да, наверное, он классный чувак, говорит потрясающие вещи, но я туда не пойду».

Третий учитель, может быть, делает что-то другое, например, упорядочивает. К нему приходят дети, у которых в голове черт-те что - кто-то более способный, кто-то менее, кто-то прослушал, а он умеет сделать так, что через полгода они все ровно и хорошо сдадут ЕГЭ. Его интересуют не только, может быть, дети или предмет, сколько организация процесса. Он умеет так построить технологию, что так или иначе все встроятся, все ровненько пройдут и покажут максимум, на что способны. Нужен такой учитель? Тоже нужен на определенном этапе, в определенных ситуациях.

Все они называются учителями, но они абсолютно разные по своим сильным/слабым сторонам. Абсолютно разный смысл, ради которого они ходят на работу, абсолютно разные вещи, за которые их ценят. Мне кажется, что задача хорошего руководителя в итоге на всех уровнях в нашей перспективе будет именно в том, чтобы этих людей комбинировать, чтобы они все присутствовали в процессе, чтобы каждый мог организовывать процесс, формально называющийся одинаково – преподавание в школе, в связи со своими сильными сторонами, и чтобы в нужное время дети попадали к нужному учителю под нужную задачу.

Это то, к чему, мне кажется, надо стремиться. Поэтому если говорить про советы детям – советовать детям надо думать про себя и понимать себя, знать себя. Почему я говорю, что хорошо бы, чтобы были эти стажировки. Это же совсем не сводится к «человек-человек», «человек-техника» и т.д. Это слишком широко. Это, скорее, про то, что ты делаешь с человеком. Кому-то интересно человеку помогать, кому-то интересно, наоборот, за человеком присматривать, чтобы он не распоясался. Это тоже важная функция.

АННА СОШИНСКАЯ: Это же УФСИН, по-моему, система исполнения наказания. Там очень может пригодиться.

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Да, инспекторы дорожного движения, контролеры, пограничники, которые визы проверяют. Кого-то на это место посади – он будет несчастнейшим человеком на свете, даже если он формально справляется. А кто-то будет чувствовать, что его работа осмыслена, он делает правильное дело. Это должно совпасть с тем, что ты хочешь дать этому миру, какую ему хочешь пользу принести.

АННА СОШИНСКАЯ: Конечно, это очень интересно. Тут важно знание и понимание своего ребенка.

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Мы никогда не сможем это за него понять. Это невозможно снаружи понять, потому что мы всегда проецируем на детей свое. Как в этом вопросе – у меня было так, я хочу, чтобы моя дочь не повторила моих ошибок. Во-первых, почему она будет повторять ваши ошибки? Она свои наделает. Во-вторых, почему она не должна повторять? Вам можно, а ей нельзя? Мы всегда проецируем, поэтому мне кажется, что родитель может только очень примерно дать ребенку обратную связь, что он заметил.

АННА СОШИНСКАЯ: Да, я как раз об этом говорю: «Мне кажется, что тебе нравится то-то и то-то. Подумай». Это все очень сложно на самом деле – во-первых, очень сложно сдержаться от желания причинить добро немедленно и сразу выбрать тот путь, который будет наиболее успешным, оптимальным, коротким, и ребенок будет действительно заниматься любимым делом, и еще за это получать приличную зарплату. Это достаточно сложно для каждого родителя, желающего помочь ребенку, особенно на фоне того, что у детей в этом возрасте, как мы обсуждали в предыдущей программе, столько процессов происходит, помимо выбора, который нужно сделать. Выбор накладывает дополнительную сложность. Мне кажется, они себя сами еще до конца не хорошо понимают. У них даже времени на рефлексию совсем нет со всеми этими процессами.

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Конечно, потому что мы их пичкаем и в истерику постоянно вгоняем.

АННА СОШИНСКАЯ: Я как раз думаю, что даже если ребенок никуда вдруг не поступит, или просто не захочет куда-то идти учиться, может быть, не делать из этого трагедию. У нас принят прямолинейный путь: школа, институт. У каждого этот путь свой, но он прямой. Может быть, стоит дать возможность рефлексии, попробовать это, и то, и другое, чтобы узнать, где твое, что тебя больше всего интересует.

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Опять-таки это даже не про твое. Мне не хотелось бы, чтобы это звучало, как выбор единственного чего-то, от чего ты будешь в постоянном экстазе. Нет, это необязательно. Эта деятельность должна соответствовать просто каким-то вполне земным критериям. Она должна быть достаточной, чтобы тебе хватало на жизнь. Она должна у тебя получаться, чтобы ты не создавал проблемы своей неспособностью, неумелостью процессу и всем остальным. В этом смысле твоих сильных сторон должно быть достаточно, чтобы эту деятельность покрывать. Это не значит, что она должна все твои сильные стороны задействовать, но твоих сильных сторон должно быть достаточно, и в дырки не должно попадать. И в ней потенциально должен содержаться твой жизненный смысл.

Это не значит, что он автоматически там появится. Можно на любой, самой прекрасной и увлекательной, творческой, полезной людям работе работать «на отвали» и никакого смысла в ней не видеть. Но потенциально он в ней должен быть. Если наведение порядка – не твоя цель, тебя это никак не вдохновляет, а ты пойдешь работать в сферу, где это основное, например, в логистику на склад, ты вряд ли там будешь хорошо себя чувствовать, потому что не понимаешь, в чем смысл.

А вот если тебя «вштыривает» наведение порядка, то есть десятки сфер, в которых ты будешь счастлив. Это может быть и склад, и библиотека, и медицина, и школа, и юриспруденция, и программирование – везде есть потребность в тех, кто умеет и любит наводить порядок. Ты просто должен идти туда, где потенциально это есть.

Не надо настраивать детей на то, что обязательно работа должна быть невероятно, сказочно интересной и увлекательной. В любой самой прекрасной работе есть рутина, есть спады и не очень приятные части. Это нормально.

АННА СОШИНСКАЯ: Есть такие работы, на которых в начальных позициях, как и везде, собственно, намного больше рутины, меньше принятия решений, планирования, стратегий и т.д. Потом, переходя с опытом на другой уровень, у тебя появляется больше этого.

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Опять-таки, если человек очень одарен в стратегии и в принятии решений, он просто не пойдет в этот корпоративный медленный рост по ступенечкам. Он сразу в гараже сделает свой бизнес, с этого начнет и пропустит это все. Мне кажется, тут должно быть чуть больше доверия к способностям ребенка, но чтобы сам ребенок мог опираться на свои способности. Мы должны убрать истерику.

Да, очень хорошая мысль, что если он не хочет никуда пока идти, пусть поработает, поучится чему-то, что всегда будет полезным. Например, если у вас нет необходимости, чтобы ребенок непременно шел зарабатывать, пусть изучит иностранный язык, какие-то дополнительные универсальные умения, которые всегда пригодятся.

АННА СОШИНСКАЯ: У меня вопрос нашего немножко истеричного отношения к высшему образованию. На самом деле, мне кажется, сейчас тоже идет некоторое изменение в этом плане. Есть много специализированных, очень приближенных к жизни курсов, где можно освоить специальность, которая тебя интересует, значительно быстрее, может быть, даже эффективнее и без потери времени.

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Или, наоборот, более в щадящем режиме, чем организовано высшее образование, требующее не заниматься вообще ничем больше, а только с утра до вечера учиться, что для взрослого человека часто невыполнимо. У него семья, ему надо зарабатывать. Это, наоборот, могут быть какие-то более протяженные истории, позволяющие уделять обучению два вечера в неделю или один уикенд в месяц, и продвигаться постепенно, не руша всю остальную свою жизнь.

АННА СОШИНСКАЯ: Здесь еще могут быть интересные, как мне кажется, сочетания, когда есть уже работа, которая более-менее нравится, и ты можешь в ней совершенствоваться, получая дополнительное образование, выращивая свои компетенции, навыки именно в этой сфере, которая нравится. Совсем необязательно упираться в прямой путь.

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Мир в эту сторону движется. В прошлом году, как известно, ряд крупнейших, самых успешных в мире компаний выступили с заявлением, что они больше не требуют диплома при приеме на работу. Это не значит, что они откажутся от вас, если у вас есть диплом Оксфорда, они будут рады, но они диплом не требуют. Если у вас есть ключевые компетенции и нет диплома, то это вполне возможный вариант.

Если посмотреть на статистику, которую нам приводили, то ведь рынок не обманешь – толку нет, если мы всем выдадим дипломы. Все равно огромное количество людей, имеющих дипломы, работают там, где не требуется их диплом. Это значит, что они могли не получать этот диплом.

Дальше уже отдельный вопрос к каждому из них – считают ли они это время, которое потратили, потерянным или нет. Кто-то из них скажет: «Да, потерянное время, лучше бы сразу пошел работать, непонятно, чем занимался, какую-то чушь слушал, все это мне не нравилось, было тяжело, скучно. Я все это время был несчастным». Кто-то скажет: «Да, хорошо, я не использую этот диплом, но зато я чувствую себя широко образованным человеком, я получал удовольствие, когда учился, мы хорошо общались. У меня эти друзья остались на всю жизнь, мы сейчас делаем общий бизнес».

Тогда возникает вопрос – какое у нас требование к образованию, которое толи понадобится, толи нет. У меня первое образование было филологическим, и я за то время прочитала много книжек. Я сейчас не работаю филологом, но понимаю, что мне это образование полезно, я не жалею об этом. Часть про теоретическую лингвистику очень хорошо простроила мышление. Часть про литературу дала много информации к размышлению о людях, об отношениях на общем уровне. У меня есть друзья с того времени, с которыми до сих пор общаюсь. Я считаю, такое неспециализированное образование дает круг общения, общую ориентацию - должно давать.

Правда, у нас были очень хорошие преподаватели на нашем именно факультете. Я знаю, что были другие факультеты в других местах, где это было не так. Это образование дает то, чем ты потом будешь пользоваться всю жизнь. Поэтому если ребенок сейчас не знает, у него нет внятного понимания, нет смысла запихивать его на какую-нибудь узкую специализацию, которая еще не факт, что ему будет нужна, и что она вообще будет существовать через 10 лет. Тогда уж лучше ему пойти туда, где ему хотя бы в процессе будет хорошо, интересно, увлекательно и, главное, по силам, без надрыва, без постоянного ощущения себя неудачником, где он будет общаться с людьми, с которыми, может быть, потом вместе что-то будет делать.

Если он захочет потом сконцентрироваться, то современный мир предоставляет для этого огромные возможности, и их будет только больше и больше.

АННА СОШИНСКАЯ: Давайте в тему нашего разговора посмотрим видео.

Я очень много слышала, и в видео было показано, как психологи помогают определиться с будущей профессией путем анкетирования. Как вы считаете, насколько это стоит принимать во внимание, обращаться ли к специалистам, и, если обращаться, то в каком возрасте - ближе к выбору, или можно начать раньше?

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Я считаю, что чем больше человек про себя знает и понимает, тем лучше - поэтому это точно не вредно. Другой вопрос, как я уже говорила, вам могут посоветовать стать пожарным, а вы можете удивиться. Всякое может быть.

Не знаю, какие методики где используются. Мне кажется, полезно то, что позволяет человеку определить свои сильные/слабые стороны с фокусом не на том, чем заниматься, а на том, что я могу, что у меня хорошо получается, и при этом что я бы хотел изменить в мире, что я хотел бы привнести в мир. Мне кажется, под таким углом себя лучше понять. Думаю, есть вполне валидные психологические методики. Это было бы полезно, потому что потом уже, зная про себя, можно подумать, в каких сферах такой набор качеств востребован, в каких сферах эта миссия может быть реализована. Как я уже говорила, нет никакого смысла в ответе «Ты можешь быть врачом» - это ни о чем. Врач, который делает что?

Кому-то комфортно быть медсестрой, которая строго выполняет предписания или руководит распределением фармацевтических средств. Благодаря ей всегда есть нужные приборы, все работает, все простерилизовано и т.д., и человек будет в этом счастлив. Кому-то важно общаться с людьми, снимать с них напряжение, поддерживать эмоционально, и он будет в этом счастлив. Кому-то важно руками делать невероятные операции, и он будет в этом счастлив. Кому-то важно руководить медицинским учреждением и делать так, чтобы все эти потрясающие врачи хорошо зарабатывали, не переутомлялись и не переругались между собой. Все они работают в медицине, но это разные люди с разным набором качеств.

АННА СОШИНСКАЯ: С совсем разными ролями. Я еще где-то читала о том, что есть такая специальная методика, основанная на томографии мозга. Там изучают сильные области мозга, с помощью этого верифицируют, куда тебе лучше направить свои профессиональные предпочтения. Насколько это имеет право быть?

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Не знаю конкретную методику, но в принципе все методы наблюдения за живым мозгом дают большие перспективы в том, чтобы лучше понимать себя. Например, это может быть как раз про то, почему одному человеку лучше дается порядок, а другому творчество. Эта информация может быть связана с деятельностью мозга. Я не знаю, еще раз, про конкретные методики, может быть, они несколько преувеличивают свою прогностическую силу, но так или иначе, если не сейчас, то через какое-то время это точно станет доступным.

Дальше что с этим делать? Если я понимаю, что мой мозг устроен так, начинается все то же самое, о чем мы говорили. Просто я более достоверно буду знать про себя не только на основании самонаблюдений. Сейчас я могу на основании самонаблюдений говорить, что порядок и рутина – это не мое, а вербальная деятельность мне нравится. А тут мне картинку в доказательство дадут. Но суть все равно не меняется. Мы про это узнали, и дальше выбираем, где можем пригодиться и реализоваться.

АННА СОШИНСКАЯ: Мне кажется, было бы здорово снять томограмму мозга и изначально понимать, куда лучше идти.

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Да, при условии, что это не будет доходить до маразма, что не будут проводить эти исследования, и на их основании всех сортировать в 10 лет по специальностям или чему-то еще. При условии, что все-таки человек останется субъектом и сам будет решать, как ему этим знанием воспользоваться.

АННА СОШИНСКАЯ: Да, но при наложении разных факторов, когда ты знаешь про себя что-то, чувствуешь, понимаешь, плюс у тебя есть некое тестирование, которое тебя ориентирует, плюс еще дополнительно томограмма – уже лучше обрисовываются границы, куда тебе лучше двигаться. Конечно, не обладая таким спектром данных, это сложно для 17-летнего. Мне кажется, наверное, важно не бояться пробовать.

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Как раз это вопрос к школе – почему у нас к 17 годам человек не имеет навыков самонаблюдения. Это реальный караул. Не в том дело, что он что-то не знает по химии или не прочитал какой-то роман, а почему человек 17 лет не может ответить на вопрос, где его сильные/слабые стороны. Этим мы должны были заниматься все его школьные годы, про это должен был кто-то с ним разговаривать - не только про то, соответствует ли ребенок каким-то стандартам, сумел ли он вписаться в них, а про то, что у него хорошо получается, что нет, что в зоне ближайшего развития, что нет, во что он готов вкладываться, чтобы это апгрейдить, во что нет смысла (или он не хочет).

АННА СОШИНСКАЯ: Просто сейчас школа, видимо, не про это. Часто ребенка лишают права даже на собственное мнение, когда оно отличается от «правильного» - у нас есть «правильные» и «неправильные» ответы, а не твое личное мнение. Мне кажется, этого очень мало в школе. Поскольку у меня дети еще школьники (или будут вот-вот школьниками), я вижу, что не хватает этого. Как раз критическое мышление не развивается - просто есть что-то правильное и что-то неправильное.

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Есть сферы, в которых так и есть. Не может быть в математике твоего мнения.

АННА СОШИНСКАЯ: Но математика в этом плане, наверное, только дает возможность понять – ты про точные науки или не очень.

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Математика тут, скорее, про то, что у нас, к сожалению, так построено часто обучение, что человек заучивает правильное мнение, а у него нет уверенности, что оно именно правильное, потому что он не может это доказать и проследить всю цепочку. На это нет времени, потому что на эту тему у нас два урока, а потом нужно проходить следующую тему. Это уже вопрос про организацию обучение, когда важно количество знаний, а не качество понимания.

Понимание себя, контакт с собой, выстраивание собственной стратегии развития себя, постановка цели, движение к ней – это то, что должно быть важнейшей частью образования. Вместо этого мы хотим в какую-то трубочку на ребенка посмотреть пристально и вычислить – ага, тебе в пожарники!

АННА СОШИНСКАЯ: Здорово, если ребенка зацепила какая-то сфера или у него есть хобби - по крайней мере, есть возможность от чего-то оттолкнуться. Это более-менее простой вариант. Сложнее, если ребенок универсальный, скажем так - не важно, он универсальный, потому что все получается, или много чего не получается в рамках школьной системы.

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Да как раз не сложно! Сегодня в ролике нам рассказывали, что есть кардиохирурги, которые страдают, что не реализовали себя на театральных подмостках, или прекрасные бухгалтеры, которые мечтают о море. Мир идет к тому, что одно другому совершенно не мешает. Караул, если он будет плохим кардиохирургом или плохим бухгалтером. А если это прекрасный бухгалтер, который мечтает о море, то задача только в том, чтобы сделать себе настолько приемлемый рабочий график, чтобы выходить в море на арендованной яхте раз в неделю и получать свое счастье.

АННА СОШИНСКАЯ: Или в конце концов устроиться бухгалтером в морское пароходство!

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Да, тоже вариант. Хирург тоже может играть в любительском театре и быть счастливым в своей театральной реализации. То есть не все сводится к работе. Поэтому я не очень верю в потрясающе талантливых несчастных хирургов. Они могут быть несчастны из-за чего-то еще, например, несчастной любви. Но если человек действительно в профессии реализован, то, думаю, скорее всего, он получает удовольствие от своей работы и ему там хорошо. Если хирург хочет поиграть в театре, и он настолько востребованный специалист, то его работодатель подождет, пока он поиграет в театре, чтобы свою личность гармонизировать и чувствовать себя хорошо.

АННА СОШИНСКАЯ: Еще один интересный аспект, который хотелось бы затронуть. Хорошо, когда ребенок мотивирован и может думать, сомневаться, хотеть или не хотеть, пытаться сделать выбор. А что делать с теми детьми, которые совершенно не мотивированы, вообще ничего не хотят? Что с этим делать, когда нет желания ни работать, ни учиться, вообще сориентироваться в этой жизни. Что делать родителям? От чего это может быть?

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: В принципе такое состояние не очень здоровое для этого возраста. Это же не глубокий старик, который устал и плохо себя чувствует. Если человек в 17 лет уже дошел до состояния «ничего не хочу», то в первую очередь имеет смысл проконсультироваться на тему, например, скрытой депрессии, субдепрессивного состояния или нервного истощения. Иногда детей постоянными требованиями и переживаниями доводят просто до нервного истощения, что они уже ничего не хотят. Психика начинает защищаться: я не знаю, что у меня получится, я не знаю, что от меня хотят, я не знаю, как соответствовать ожиданиям всех этих безумных взрослых вокруг, и поэтому я просто уже ухожу в полную отрицаловку, ничего не хочу и как-то пытаюсь защитить себя от постоянного давления. Второе, о чем нужно подумать – не вынесли ли ему уже мозг. Когда мозг вынесен, сложно что-то хотеть, на это уже не остается сил.

АННА СОШИНСКАЯ: Это могут быть нагрузки школьные и внешкольные одновременно.

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Скорее всего, это не только нагрузки в учебном плане, сколько эмоциональное давление и истерика. Все взрослые считают своим долгом создавать истерику в диких количествах. Школы тоже часто в этом преуспевают.

АННА СОШИНСКАЯ: Особенно результаты ЕГЭ, рейтинговые показатели очень важны сейчас.

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Да, поэтому тут принцип простой: мы не обязаны давать своим детям высшее образование, и дети не обязаны его получать. Никто не говорит, что нужно в 17 лет непременно поступить куда-то. Если сейчас у человека нет желания учиться, он может пойти работать. Может быть, он захочет через год, два или пять. Если ребенок не хочет куда-то идти, родители нажимают заставляют, без просьбы ребёнка и его желания оплачивают обучение, это ничем хорошим не закончится. Ребенок все равно тем или иным способом бросит, просаботирует, да еще и будут конфликты. Смысла в этом нет.

Обязанностью родителей вовсе не является дать ребенку высшее образование. Обязанность родителей – создать условия для того, чтобы ребенок мог получить высшее образование. Грустно, если ребенок очень хочет учиться и может, а мы в таком бедственном материальном положении, что говорим: «Извини, дорогой, но мы с голоду умрем, если ты не пойдешь работать». Так тоже иногда бывает в жизни, для таких случаев должны быть стипендии и способы, чтобы дети в этой ситуации не были заложниками своих семейных социальных обстоятельств.

Возвращаясь к статистике, самая низкая молодежная безработица в тех странах Европы, в которых самый низкий процент людей с высшим образованием. Это абсолютно обратная корреляция. Там, где самый низкий процент людей с высшим образованием, например, в Швейцарии, самая низкая молодёжная безработица, потому что никто не считает, что родители обязаны засунуть своего ребенка в институт или в университет. Университет – это для ботаников.

Ботаники – странные люди, которые готовы пойти в такую сферу, где они будут на постдоке иметь двух-трехгодичный в лучшем случае контракт с очень скромной зарплатой, без всяких внятных перспектив и возможностей где-то осесть, завести детей, купить дом, потому что контракт кончится и неизвестно, продлят ли его. Если ты можешь сделать свое небольшое хозяйство, стать, например, уважаемым, достойным мясником и зарабатывать больше, чем эти люди, твои родители не будут считать тебя лузером и позором семьи – зачем тогда высшее образование?

Там нет истерики на тему непременного высшего образования и есть понимание, что рынок – он и есть рынок со своей логикой. Все сбалансируется в итоге: если есть переизбыток желающих, например, быть учеными, значит, это приведет к тому, что ученые будут жить плохо и иметь маленькую зарплату. И наоборот, если есть дефицит хороших сантехников, это приведет к тому, что сантехники будут уважаемыми людьми и жить хорошо. Это рынок – он существует так, как существует.

Поэтому мне кажется, что совершенно точно не нужно родителям считать, что они обязательно должны ребенка куда-то засунуть. Как они его засунут, так он оттуда и высунется.

АННА СОШИНСКАЯ: Да, сколько таких случаев бесцельно потраченных средств и нервов, итог - полное разочарование. Думаю, тут надо очень сильно прислушиваться к ребенку, к его желаниям.

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Если он пока не знает, куда идти, значит, можно пока никуда не идти. Он может пойти работать. Понятно, что родители мальчиков боятся армии. Но сейчас вроде армия стала не настолько ужасной – обычно это не очень далеко, и все-таки год, а не два. Но это уже отдельные соображения.

А так – мало ли чего можно – пусть поработает хоть кем-то хоть где-то. Даже если ребенок пойдет в Макдональдс, он получит за это время огромное количество опыта, знаний, узнает что-то про себя, про то, как устроена жизнь, как зарабатываются деньги. Он уже будет не с нулем, он уже не зря проведет это время. А там, может быть, он внутри начнет карьеру делать или через какое-то время поймет, что нет, он не хочет там работать, все-таки лучше поотсиживает мягкое место на парах.

АННА СОШИНСКАЯ: На самом деле это очень важный опыт. Помню, у меня был ценнейший опыт написания диплома не в нашем учебном заведении, а в НИИ. Там я должна была просто, как говорил мой научный руководитель, «капать и разделять», поскольку я химик. Так «капая и разделяя» в течение месяца я поняла, что никогда не буду работать в научно-исследовательском институте, потому что наука – это не мое. Мне не интересно, я не вовлечена в этот процесс, он очень механистический для меня. А кто-то получал от этого огромное удовольствие, и это была его просто миссия. Я поняла, что это совершенно не мое, и сразу сказала, что преподавать и работать с детьми – да, в НИИ – никогда. Это было очень полезно, потому что не привело меня на тот путь, который бы мне не хотелось.

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Потом, когда человек уже нашел что-то свое, может быть, не с позиции специалиста сразу, а с более низких позиций, понял, что ему это важно, нужно, интересно, что бы это не было – экономика, менеджмент, химия, юриспруденция, он подошел снизу, от практической необходимости, он что-то делал, делал, делал, и столкнулся с тем, что дальше ему не хватает знаний, он будет учиться совершенно иначе. Он будет хватать эти знания, вцепляться в них, душу вынимать из преподавателя, если тот захочет скоротать лекцию в разговорах ни о чем.

АННА СОШИНСКАЯ: Абсолютно другое качество восприятия информации!

В заключении мне очень хотелось бы узнать истории наших слушателей, как у них происходил выбор будущей профессии, работают ли они сейчас по специальности или нет, сколько раз ее меняли. Нам очень интересны ваши личные истории. Может быть, в какой-то из следующих программ мы тоже используем их. Мне кажется, эта тема сейчас одна из наиболее актуальных в нашем меняющемся мире. Интересно, как люди разных поколений выбирали свою специальность и сферу деятельности.

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Да, мне кажется, может быть очень много интересных историй. Было бы интересно почитать.

АННА СОШИНСКАЯ: Мы ждем ваших историй и будем рады вас увидеть ровно через месяц на нашей заключительной программе.

ЛЮДМИЛА ПЕТРАНОВСКАЯ: Всего доброго.

АННА СОШИНСКАЯ: До свидания.